Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
* * *
О своем приезде Павел Петрович никого не предупредил, нас никто не ждал, не встречал. Наняли подводчика с лошадью, погрузили на телегу чемоданы, сели сами, и незатейливый экипаж загремел по нескончаемой, вытянувшейся в ниточку, главной улице поселка.
Примерно на половине пути седоусый возница обернулся:
— Вы у нас бывали? Я как бы видал вас…
— Бывал, — отозвался Павел Петрович. — Давненько уж.
— Я и не говорю, что вчера. Не вчера родился.
— Да и я не вчера, — с юмористической серьезностью возразил Павел Петрович. — Вижу по усам, с кем имею дело.
Когда телега остановилась около Дома приезжих, он вежливо осведомился, как фамилия возчика. Тот, в свою очередь, тоже спросил и, услышав в ответ: «Бажов», сразу оживился:
— Стойте-ко! Василий Семеныч!
— Павел Петрович.
— Как же! Петра-то Васильевича хорошо знал! Батюшку вашего. Это — шкатулка, значит… изумрудная!
— Малахитовая, — с улыбкой поправил Павел Петрович.
— Да, да!
Распростились как самые лучшие друзья.
В Доме приезжих не оказалось ни одной свободной койки. Подвода уже уехала.
— Куда же мы теперь денемся? Лето, положим, не замерзнем, — шутливо-серьезно рассуждал Павел Петрович. — Ну, ничего. Тут у меня один адресок на примете. Пойдем искать.
На главной улице поселка, все на прежнем месте, как знавал когда-то Павел Петрович, жил его прежний ученик, Николай Дмитриевич Бессонов, к тому времени — сам преподаватель средней школы.
Остановились у него. Встреча была сердечной.
— Павел Петрович! Сколько времени не видались! Борода-то, что же это, совсем седая стала!
— Седая, Коля, седая… Да борода-то полбеды. Вот слова захлестывает…
— Бывает!
— Бывает, конечно. Но когда часто, так начинает на размышления наводить: не пора ли с полукона бить? Это у нас так говорят, — пояснил Павел Петрович и тут же внес поправку: — Говорили.
Он с любопытством озирался вокруг, подмечая перемены.
— Давненько я у вас не был. С женой последний раз приезжал, сколько же прошло?.. — принялся он подсчитывать. — Девчонка младшая еще в чемоданчике была… (Про Риту, младшую дочь. — Б. Р.) Сейчас ей четырнадцать лет. Значит, годков пятнадцать прошло! Да и у тебя, гляди-ко, Николай Дмитрич, голова-то седая стаёт…
— Седая, Павел Петрович, да и плешивая. За сорок ведь уж стукнуло.
— Ребят-то много ли?
— Четверых рощу.
— Вот это хорошо.
Пока жена Николая Дмитриевича хлопотала у самовара, гости в сопровождении хозяина дома отправились на прогулку. Выйдя переулком на зады поселка, перешли по мостику речку и поднялись на гору Думную — ту, что видали еще со станции.
Гора увенчана памятником. Это — в память похороненных здесь во время гражданской войны коммунистов, борцов за народное счастье, расстрелянных белыми. На мраморном пьедестале — строгая фигура рабочего с винтовкой и молотом в руках. Статуя отлита на Каслинском заводе, известном художественными изделиями из чугуна. Жаль, не сохранился, исчез другой памятник — деревянная сторожка дедушки Слышко…
Гора невысока, полога и без единого кустика. Из-под сухой, тощей, выгоревшей на солнце травы высовываются острые ребра камней. Говорят, она исстари такая лысая. Но именно потому, что она открыта со всех сторон, с нее широкий вид на окрестности.
Павел Петрович сел на обломок сглаженной временем каменной глыбы, над обрывом, и тотчас запалил неизменную папиросу. Молчит. Молчим и мы. «Думная, здравствуй!.. — говорит его вид. — Здравствуйте, все вы, родные мои горы, леса, пруды, строения!..» Легкий ветерок обвевает его лицо, шевелит седую бороду, раздувая синий дымок и рождая какую-то необыкновенную ясность мысли, будя многие чувства. Не так же ли сиживал здесь когда-то дедушка Слышко — Василий Алексеевич Хмелинин, по прозвищу «Стаканчик», неутомимый рассказчик, впервые заронивший в впечатлительную душу юного Бажова неизбывную любовь к родному слову-присказью, пробудивший в нем неистребимый — на всю жизнь — интерес к многодумной, красочной народной побывальщине-легенде.
У подножия Думной струится речка Полевая. На противоположном берегу ее огороды. За огородами вплотную придвинулись первые дома поселка. Яркими белыми пятнами сразу бросаются в глаза две недавно отстроенные школы-десятилетки и россыпь новых зданий, образующих целый поселок, на окраине старого. Дальше, немного отступая от строений, начинается лес, и за ним, заслоняя горизонт, встает сглаженная и как бы пережатая немного посередине Азов-гора. На вершине ее чуть видна триангуляционная вышка. Где-то там, у подножия Азова, прячась в черемуховых зарослях, берет начало речка Полевая.
Азов и Думная будто смотрятся друг на друга, господствуя над всею окружающей местностью. По преданиям, обе горы раньше были соединены между собой тропой, называющейся Азовскою. От этих основных возвышенностей по всему горизонту разбегается ряд менее высоких холмов, отчего линия, где сходятся земля и небо, похожа на пилу с затупившимися, изношенными зубьями.
Левее поселка лежит пруд. Он тих, спокоен и одного цвета с небом. За прудом горизонт опять замыкается холмами. По другую сторону поселка виден завод. Он плавает в облаках дыма. Правее местность понижается к речке, и на берегу, у пруда, стоит темно-красное, кирпичное, как видно, здание, приземистое, с непропорционально большой железной трубой, а за ним — уже совсем далеко — едва можно рассмотреть высокие трубы еще какого-то завода; самого завода не видно — он скрыт холмами.
Вот он, старый — «седой»! — горнозаводский Урал, неузнаваемо преобразившийся за годы Советской власти и все же несущий на себе печать прошлого, давно ушедшего. Вот здесь века назад были найдены богатые медные руды. А сколько самобытных сказаний родилось здесь! Каждое из этих мест по-своему примечательно, и каждое так или иначе связано с творчеством Бажова.
Солнце уже село. За Азовом рдел закат, но видимость еще хорошая. Сильный полевой бинокль переходил из рук в руки. Наш гостеприимный и предупредительный хозяин охотно дает пояснения.
— Это — Криолит, — говорит он, показывая рукой на окутанный дымом завод. — А вот то, низенькое-то здание, с железной трубой, — Штанговая электростанция.
— Штанговую помню, — роняет Павел Петрович.
— А то, трубы-то, Северский завод…
— Не узнать Гумёшки, — произносит Павел Петрович после некоторого раздумья и тотчас деловито осведомляется: — На Думной разведки не было?
— Не было.
— А надо бы. Пожалуй, и нашли бы что.
Помолчали.
— А Далеки́ в Северском живы?
— Живы.
«Далеки́» — это несколько параллельных улочек в поселке Северского завода. Оказалось, что есть здесь «поганый угол» (западная окраина Полевского), «штаны» (две сходящиеся вместе улицы), «дьяконский рукав» (одно из покосных угодий) и еще много самобытных запоминающихся названий, оставшихся от прошлого.
Нынче уж отошли в прошлое «Первомайка», «Шамянка»; пожалуй, совсем забылась и не вспомнит никто Барневскую слободу, переименованную позднее в Полевской рудник…
Для любого приезжего человека они только занятное созвучие слов; для Павла Петровича — частицы его жизни, и не только его, — крупицы еще не написанной истории поселка, истории всего этого богато наделенного природой, с необычайно
